Вестминстерскую хартию 1153 года засвидетельствовали 37 человек: архиепископ Теобальд, все епископы южных провинций в числе тринадцати человек, представитель тамплиеров, мастер английской ложи, Осто де Сент-Омер, епископ Сент-Асафа Жоффруа и приор Бермондси Роберт; за ними следовали двенадцать графов и восемь баронов. Четверо из подписавшихся участвовали в выборе Стефана королем в 1136 году - епископ Генри Винчестерский, епископ Найджел, Хью Бигод, и Вильгельм Мартел. К чести молодого герцога, он учел просчет своего деда, в результате которого его родители оказались просто бессильны предотвратить ход Стефана Блуасского, и подтвердил за собой ряд военных крепостей в Англии. В свое время, его дед наотрез отказался от подобных требований дочери, и результат этого чувства собственного величия вылился в долгую, утомительную, и ни к чьей чести не служащую гражданскую войну.
Генри, таким образом, в вопросе с крепостями был не намерен проявлять деликатность в сторону уходящего короля. Разумеется, он не утверждал их персонально за собой, но за людьми, которых хотел видеть у себя на службе. Лондонский Тауэр и Виндзор отдавались под надзор Ричарду де Лэси, сын которого становился заложником верности отца. Любопытно, что клятву верности сэр Ричард приносил не герцогу, а Святой церкви в том, что после смерти короля Стефана замки будут переданы герцогу Генри. Роджер де Бюсси получил Оксфорд, а Джордан де Бюсси - Линкольн. Они тоже принесли клятву церкви и передали заложников архиепископу, хотя были вассалами герцога в любом случае. Замком Винчестера и укреплениями Саутхемптона владел брат короля, епископ Генри Винчестерский, и он тоже поклялся архиепископу передать их герцогу после смерти Стефана. Стамфорд, Бедфорд и Ноттингем в хартии не упоминались, потому что, очевидно, к моменту её подписания они находились уже в руках герцога Генри после смерти де Сенлиса.
Была ли подписанная хартия о мире равноценной для Стефана и для Генри? Нет, разумеется. Уже просто потому, что Стефан шел, образно выражаясь, по лестнице жизни вниз, а Генри - наверх, и это от Генри будет зависеть такая важная штука, как место захоронения Стефана. Хартия невольно подтверждает эту правду жизни простым оборотом: "герцог подтверждает мои распоряжения относительно церкви в Фейвешеме". Стефан основал в Фейвешеме аббатство, и намеревался сделать его церковь местом упокоения всей семьи. Матильда Булонская, жена Стефана, уже была там захоронена, как и Юстас, его сын. Для того, чтобы быть похороненным рядом с дорогими ему людьми, Стефану было нужно официальное подтверждение права на это от своего соперника, от Генри. Знал бы он, что в далеком будущем Генри Тюдор отдаст аббатство на растерзание, и кости его семейства будут бесцеремонно выкинуты из могил, а само изрядно раскуроченное аббатство продано мэру города Томасу Ардену, знаменитому только тем, что был потом убит любовником-портным собственной жены (https://en.wikipedia.org/wiki/Alice_Arden). Право, лучше бы Стефан никогда не связывался с этим беспокойным королевством.
Стефан и Генри ещё будут, как соправители, встречаться не менее шести раз между ноябрем 1153 и мартом 1154 гг, когда Генри уехал в Нормандию. И при каждой новой встрече в новом месте, местные приносили, по приказу короля, вассальную клятву герцогу. Тем не менее, ни о каких сердечных отношениях между двоюродными (?) дядей и племянником речи не шло. Как всегда до и после, главные разногласия относились к замкам. Герцог Генри, отлично усвоивший уроки Нормандии, и осмысливший, без сомнения, горькую судьбу дяди Роберта, решил, что все новые замки, построенные нуворишами после смерти его деда, и "дикие" замки, построенные баронами и магнатами самостийно, должны быть разрушены. Церковь полностью идею поддерживала. Король Стефан, в принципе, тоже понимал, что это необходимо, но не мог заставить себя пойти против своих людей ради удобства будущего правления Генри. Генри, со своей стороны, понимал резоны короля, и особенно не сутяжничал, хотя, во имя всеобщего спокойствия, должен бы был. Сложность с "дикими" замками заключалась в том, что установить из законность было делом не простым, да ещё и связанным, чаще всего, с законностью титулов, которые, в свою очередь, были связаны с правами на определенную недвижимость. После того, как в стране почти пятнадцать лет то тлела, то горела гражданская война, установить все права было сложно, если в принципе возможно. А если и возможно, то нарушение сложившегося местного баланса сил было чревато вспышками локальных войн. И ни герцогу, ни королю не хотелось ворошить этот муравейник.
Хорошим примером опасности темы были несколько визитов Тьерри Фландрского в Булонь. Тьерри утверждал, что Стефан, в свое время, не принес графам Фландрии оммаж за это графство в 1128 году. Соответственно, у него не было никакого права отдавать его в наследство сначала Юстасу, а потом, в 1154-м, Вильгельму. Герцог Генри сыновей Стефана не сказать чтобы любил, поэтому позволил себе принять роль наблюдателя, и наслаждаться тем, как Стефан и Тьерри грызут друг друга. Это, видимо, насторожило Вильгельма, которому предстояло под властью Генри жить. Во всяком случае, был слух, что он планировал нападение на герцога, и что единственным, что его остановило, была серьезная травма ноги - он внезапно свалился с лошади после встречи с Генри в Барэм Даун. Судьба ли Генри хранила, или он ей посильно помогал, но испытывать терпение высших сил молодой герцог намерен не был. Уж слишком многое замкнулось на его персону, чтобы красоваться рядом со Стефаном как двигающаяся мишень. Герцог был человеком храбрым, не не демонстративно храбрым, так что вскоре кораблю унес его домой, к семье.
В целом, переходный период конца 1153 - начала 1154 гг прошел под знаком смены эпохи. В августе умер Бернар Клервосский, взявший на себя роль "совести Европы", в октябре - спорный архиепископ Йоркский и доверенный дипломат короля Стефана Генри Мурдок. Ещё раньше, в июле 1153-го, умер папа Юджин III. Сменивший его Анастасиус IV восстановил в статусе архиепископа Вильгельма Фиц-Герберта и одобрил Даремскую хартию, по которой принцем-епископом был избран Хью де Пьюйсет, (племянник короля через сестру Стефана Агнес, к слову). Анастасиус сидел в кардиналах достаточно долго, целых сорок лет, чтобы хорошо разбираться в тонкостях английской политики. В Шотландии, умерли сначала наследник и соправитель короля Дэвида, Генри Нортумберлендский/граф Хантингдон (ещё в 1152 году), а в 1153-м и сам Дэвид, верный друг своей племянницы, императрицы Матильды, но противник Ангевинов в целом. Престол унаследовал 12-летний Малкольм IV Дева, сын Генри Хантингдона и Ады де Варрен. Граф Файфа Доннхад обеспечил своей армией военную поддержку мальчику, а аббат Аэльред, занимающийся воспитанием Малькольма, воззвал к герцогу Генри защитить сиротку и взять под покровительство. Покровительство Генри особенно понадобилось Малькольму, когда в 1154 году погиб граф Доннхад. И, наконец, в декабре 1153 года умер граф Ранульф Честерский, вечный оппортунист и дестабилизирующая сила на севере королевства. При жизни, граф Ранульф был изрядной язвой и типом, никому не внушающим доверия, но он странным образом нашел общий язык с герцогом Генри, в связи с чем начал вести себя стабильнее, и даже примирился с церковью.
Что касается короля Стефана, то для него период между подписанием Вестминстерской хартии был, несомненно, персонально тяжелым, потому что все хронисты отмечают необычайные пышность и блеск его летнего прогресса 1154 года, когда он проследовал через всю Англию, вплоть до Йорка. Именно в Йорке он стал свидетелем смерти архиепископа Фиц-Герберта, только-только вернувшегося домой. Стефан не стал вмешиваться в выбор следующего архиепископа Йоркского, предоставив церковной организации разобраться с вопросом самостоятельно, и сообщить о выборе осенью, в Вестминстере. Выбран был Роже дю Пу л'Эвек (или, попросту, Робин с Епископского моста), архидьякон из Кентербери, и человек епископа Теобальда. Король Стефан присутствовал при рукоположении, и тут не обошлось без драмы. Этот л'Эвек был настолько явным ставленником юга, что архидьякон Йорка, Осберт дю Байё, счел себя оскорбленным. Тем не менее, в церемонии рукоположения он участие принимал, передавая л'Эвеку кубок с вином, которой должен был быть освящен на следующей евхаристии. И вдруг поползли слухи о том, что то ли кубок, то ли вино в нем были отравлены. Похоже, что сам л'Эвек принял, в качестве предосторожности, антидот, что поразило воображение посвященных в это дело, и сплетня полетела дальше. Из письма архиепископа Теобальда папе можно сделать вывод, что источником сплетни и инициатором всего инцидента был клерк покойного архиепископа Фиц-Герберта, некий Симфориан. Причем, этот Симфориан клялся всеми клятвами, что новый архиепископ был отравлен Осбертом дю Байё, и даже требовал испытаний каленым железом и кипящей водой. Сам Осберт дю Байё, со своей стороны, требовал церковного расследования обвинения. Местный же хронист был уверен, что архиепископ действительно приболел после волнений церемонии и долгой дороги обратно в Йорк, и в числе лекарств ему давали и антидот против яда. Отдохнув, архиеписков выздоровел (и пробыл в своей должности без малого тридцать лет), но от чего именно - никто не знал, ну и завертелось. Дело было должно слушаться на январской сессии 1155 года, но к тому времени в королевстве произошло уже много нового.
В конце октября, Стефан снова отправился в Дувр пререкаться с Тьерри Фландрским, и подхватил там простуду. В обычном состоянии, Стефан мог бы покашлять и поправиться, но состоянии короля не было обычным. Во-первых, ему было за 60. Во-вторых, он утратил смысл жизни (стать основателем династии Блуа на английском троне). В третьих, он, похоже, заработал во всех испытаниях язву желудка, потому что сразу после переговоров с Тьерри, когда граф удалился, у Стефана начались дикие боли в животе. Видимо, привычные, потому что никто не утверждал потом, что короля отравили. В любом случае, короля тут же попользовали и кровопусканием, что было бы уместно при простуде, но не при прободной язве, после чего он умер в приорате Дувра 25 октября 1154 года. Бедный, бедный Этьенн де Блуа... Когда его, веселого, любезного, дерзкого аристократа выбрали в 1135 году королем, он ещё долго предполагал, что это случилось благодаря всеобщей к нему любви. Когда он умер одиноким и несчастным королем в 1154 году, его смерть назвали "последним вкладом в дело мира". Оно того стоило, Этьенн?
mirrinminttu) wrote, 
